Долго ли они шли, Алерой не помнил, отчасти потому, что память, немного потрёпанная всеми чувствами и ощущениями, которые ей пришлось впитать, намекала, что не против отправиться на покой, но большей частью оттого, что держался крепко за ладонь Куродо, пытался идти в такт его шагам, не мог отозвать от него свои мысли, оттого, что почему-то поворачивал голову, пытаясь поймать взгляд, прятавшийся за влажными непослушными чёрными прядями волос.
Район, куда они углублялись, нельзя было назвать благополучным – серые дома, глядящие вдвойне мрачно в ночной тени – темноты для Алероя не было, он слишком давно отравился ей, чтобы не видеть ночью; Света здесь было мало, тускло мерцавшие, как будто из-за перебоев с электричеством, фонари попадались достаточно редко, или, может быть, большая часть их была уже погашена, что являлось большой редкостью для Токио, обыкновенно сверкающего неоном и светом.
Вчера…Или любым днём ранее…я бы трижды поостерёгся идти в такое место… с самим «Шакалом». Ксо, и называть-то так его теперь кажется странным. О чём я думаю..? Поостерёгся бы… Отличное место для того, чтобы в одном из тихих тёмных переулков сцепить пальцы на чьей-то шее…
При мысли о пальцах ощущения обострились и сконцентрировались на ощущении прикосновения тёплой, почти горячей ладони Куродо. Не в сознании даже, а скорее в нервных окончаниях по всему телу оформилась мысль, что этого мало, хотелось почувствовать больше этого тепла.
Как тогда, на набережной… – внезапно подумал Алерой и поперхнулся, рассердившись на самого себя. Чёртов я псих. Совсем слетел с катушек. Позор.
Он опять разогнал растрёпанные мысли, какие-то из них были позитивными, от каких-то хотелось сгореть со стыда – все они, как бы то ни было, касались его и Куродо. Сосредоточился на прикосновении, на ритме ходьбы.
Было чертовски холодно. Джинсы промокли, потому что были натянуты поверх мокрого белья, старая футболка неприятно липла к телу от холода. Подумалось, что, если бы он попросил, Куродо, наверное, обнял бы его или накрыл полой пальто, но Алерой в первый, наверное, раз в жизни не осмелился что-то попросить.
Поэтому попасть в дом, подниматься по лестнице было очень приятно, здесь было тепло, мысли немного улеглись, только то и дело подсовывали ему картинки недавних событий, но эти картинки он уже не мог назвать неприятными…
Когда они пришли, остановились перед обыкновенной дверью в квартиру, Алерой на мгновение задумался, гадая, что там, за этой дверью. Может быть, та же гулкая одинокая пустота, что жила вместе с ним в его квартире, терзая холодом по ночам и издеваясь гулким эхом среди голых стен днями. Запах пыли и металла от компьютеров… На мгновение до отвращения ярко подумалось, что сейчас дверь откроется, и всё это рванётся к ним навстречу, как будто они пришли к нему домой, в этот проклятый могильник, а не в дом Куродо.
Алерой разогнал эти мысли, подобные навязчивые состояния порой преследовали его вместе с тьмой, а сейчас из-за того, что он был в достаточно растрёпанных чувствах, его немного трясло, он сильно сжал ладонь Куродо пальцами.
Когда они вошли внутрь, Алерой завертел головой, осматриваясь, и, к своему большому удивлению, не нашёл ничего, похожего на его собственную унылую берлогу. Здесь было тепло, уютно, из-за контраста между тёплым воздухом и низкой температурой – он, кажется, довольно сильно охладился, пока они шли – немного поплыло в глазах.
Алерой не сразу сообразил, что Куродо обнял его, из-за того, что был захвачен своими ощущениями. Просто стало немного теплее, Алерой резко сфокусировал взгляд, вздрогнул от прикосновения Куродо, к коже уха, несколько нервно выдохнул, почувствовав пальцы того, проникшие под футболку, горячее дыхание, само ощущение присутствия, которое снова надвинулось с силой, грозя захлестнуть.
Алерой стоял, не двигаясь, потому что от одной такой, казалось, мелочи, которая на самом деле мелочью не являлась, его иглами прошило чувство, от которого стало стыдно, он ужаснулся на самого себя, потому что хотелось ещё прикосновений Куродо, больше, быстрее,  хотелось, как ни страшно было подумать, развития событий, Алерой ошарашено смотрел в лицо Куродо, когда тот говорил, близко, почти касаясь губами его губ.
Послушно уселся, разулся, всё ещё в оторопи от самого себя. Бездумно скользнул взглядом по фигуре Акабанэ, когда тот вернулся с полотенцами.
Красивые ноги…
- Не включай сразу слишком горячую воду, резкие перепады температур могут плохо повлиять, и  тогда закружится голова... Я пока приготовлю нам чай и что-нибудь к чаю...
- Да… спасибо… – Слабым голосом ответил Алерой, взял полотенца и побрёл к двери, за которой, видимо, была ванная.
Прикрыл дверь, постоял, прислонившись лбом к прохладной плитке стены, не двигаясь и не подавая признаков жизни. Было стыдно, очень.
Я докатился. Докатился… В детстве мать один раз сказала мне, что я по зодиаку впечатлительный мальчик. Что, мол, из таких вырастают самые больные люди. Я первый раз, кажется, могу с чистой совестью согласиться с матерью.
Алерой быстро оттолкнулся руками от стены, потряс головой – это уже входило у него в привычку – и быстро шагнул в сторону ванной, с отвращением стянул с себя влажные джинсы, футболку и трусы, которые можно было вообще отжимать. Забрался в ванную, с минуту провозился с занавеской, включил горячую воду и только почувствовав, что струи воды, от которых шёл пар, бьют ему по плечам, груди и голове, замер снова, стоя под водяным потоком, склонив голову и устало ссутулившись.
Так он стоял долго, без желания пошевелиться.
Здесь уютно… Глядя на Куродо, на его уверенность, его дом, я думаю, что он – человек, победивший своих демонов. Который смог сделать для себя ровно столько, сколько нужно, чтобы не подыхать вот так, как я умею, в одиночестве, а уметь наслаждаться жизнью, получать от неё хоть какое-то удовольствие. Да, так… Одиночество тоже мучает его, сказанного им не забудешь, но это другое… Что-то, более светлое… с чем можно жить… Он сильный человек, наверное, сильнее меня. И почему мне теперь хочется, чтобы он был рядом… Не уходил…Моё сумасшествие набирает обороты.
Алерой вздохнул, наугад взял какой-то пузырёк с гелем для душа с полки, потряс его над своей головой и над плечами. Пена и горячая вода немного привели его в чувство, однако, он понял, что сильно ослаб от всех событий вечера и согретый водой.
Спустя некоторое время – довольно долгое, наверное, поскольку то и дело мысли уходили в подобие задумчивого ступора – Алерой вылез из ванной, растёрся одним полотенцем и замотал его вокруг бёдер наподобие набедренной повязки, потом взял другое, накрыл им голову, чтобы высушить волосы. Сел на край ванной, глядя немного растерянно, немного устало… Забыл про невысушенную голову, с волос понемногу капало, полотенце сползло с волос на шею. Потом встал, повернувшись спиной к двери, лицом к стене, продолжая смотреть куда-то сквозь неё. Мысли крутились в голове медленно, но от них было не убежать.
Сумасшествие набирает…обороты…

Алерой немного потерял ощущение течения времени, присутствия в отдельно взятом клочке реальности – стоял неподвижно, и казалось, кроме небольшой уютной комнатки ванной, где он находился, нет ничего вообще. Откроешь дверь, шагнёшь вперёд – упадёшь вникуда. Стоял и думал.
Есть много форм задумчивости, и наиболее глубокая, к которой Алерой был склонен – нечто вроде транса, погружаешься в него, и окружающее перестаёт для тебя существовать.
Он никак не мог избавиться от параллелей с собственным домом, с тем, как он жил сам, в этот раз ему представилась ванная в его квартире, облицованная серо-синей плиткой, как в морге, комнатушка с белой лампочкой на потолке. Почему-то именно в ванной у Алероя чаще всего возникали мысли о сведении счётов с жизнью, и это было забавно. Почти в каждом доме есть такое место, чем-то отравленное, испорченное, в котором уюта нет. В доме матери, где он провёл детство, это был чердак.
Странно было сидеть там вечерами, смотреть, как солнечные лучи всё слабее и слабее пробиваются сквозь маленькое круглое окошко, слушать шорохи голубей, расхаживающих по крыше. Подходить к окошку и смотреть вниз, оттуда до небытия было пара секунд полёта и небольшая вечность боли из-за сломанного позвоночника.
Почему-то я тогда этого не сделал. Несмотря на то, что тысячи, наверное, раз поднимался на чердак и смотрел вниз из этого окна за годы своего детства и ранней юности. Наверное, только потому, что это был бы не менее бессмысленный поступок, чем моё тогдашнее существование.
В доме отца Алероя, с которым он прожил меньше года, таким местом был балкон. Почему-то он напоминал стеклянный аквариум, виды, открывавшиеся с этого балкона одного из тысяч многоквартирных домов муравейника Токио, сводили с ума своей обезличенностью. Лететь оттуда уже не хотелось. Просто лечь и не видеть всего этого.
И ванна в нынешней квартире Алероя – место, в котором наиболее уместно казалось увидеть свисающую из-под потолка поскрипывающую петлю. Рывок – и ноги, смешно дёрнувшись, раскачиваются над кафельным полом…
Кажется, суицидные мысли меня преследовали всю жизнь. Потому что там, где я жил, не было индивидуальности. Души там не было…
В доме Акабанэ душа была. В самом воздухе чувствовался оттенок индивидуальности, взгляд Алероя, сумрачно перебегавший с одного предмета на другой, отмечал маленькие детали, которые придавали этому месту оттенок того же цвета, какой был присущ его хозяину.
Бритва и пена для бритья, сложенные на полочке около зеркала – аккуратно, видно было, что хозяину дома присуща любовь к порядку, - но второпях. Легко представилось, как Куродо стоит перед зеркалом с этой бритвой в руках, поглядывая то и дело на часы – задание, нужно торопиться… Озабоченно хмурит брови – не пораниться бы, на сборы осталось совсем немного времени.
Или, например, в домашнем халате раскладывает полотенца на сушилку, может, ещё и что-нибудь напевая тихонько, себе самому…
Это было настолько просто представить, настолько ярко картинки замелькали перед мысленным взором, как будто сам Алерой был там, стоял за спиной у Куродо…Встречал с ним утро, или, может, ждал, пока он умоется, чтобы самому намочить вечно лохматую голову.
Что за бред лезет мне в голову. Сейчас я должен был быть объективен, значит – правдив, значит – жесток… В первую очередь к самому себе. Сказать себе что-то вроде «что может меня связывать с этим человеком?». И самому себе ответить. То, что он сделал на набережной? Нет, мы сделали? И всё, один вечер, от которого я бы на его месте, если бы запасся обычным своим жестокосердием и если бы у меня было на то желание, открестился бы легко, забыл, похоронил в памяти. Так он должен бы был поступить, и сейчас я бы, наверное, сидел, сжавшись в комок, дома в углу, и сходил с ума. Может быть, пошёл бы в «мертвецкую» и повесился наконец.
Здесь Алерой, если бы не был в ступоре, должен был, наверное, потрясти головой, зажмуриться и выкинуть оттуда ненужные мысли. Если бы не был в задумчивости и обычная мрачность не нависала над ним.
Я должен быть объективен. Но не могу. Мне отчаянно хочется видеть Куродо, знать, что он рядом, просто… быть с ним… Господи, как не стыдно признавать, мне хотелось, чтобы он повторил то, что было на набережной. Что со мной… Я привык быть один, отдалился ото всего и всех, что существует в этом мире, так почему сейчас… Это потому, что он взял меня, так..? Условные рефлексы, игра химических веществ в крови? Я не могу понять, не могу…
Алерой не слышал, как открылась и закрылась дверь, не слышал шагов за спиной, он очнулся только тогда, когда Куродо обнял его, как будто тот был призван сутолокой мыслей и их обрывков, как будто даже момент его появления не был случайным.
Почему-то что-то болезненно сжалось в груди от радости и грусти одновременно, потом пришло запоздалое удивление и мысль, что он забыл закрыть дверь – или просто на ней не было защёлки, Куродо ведь жил один, так что в закрытых дверях не было нужды.
Объятия, руки Куродо, скользящие по телу, всё это быстро смело путаницу мыслей куда-то за грань сознания, как шахматные фигурки скидывают с доски.
Ослабленный узел полотенца, то, как Куродо покачнулся и прижался к нему плотнее, крепче – Алерой часто моргнул, по телу пробежала лёгкая дрожь.
Он тогда сказал… Чай, тепло… Сказал, что здесь будет лучше, чем там..?
Не заметил, как они оказались в ванной, тёплая вода согревала, или тепло было из-за того, что Куродо был близко, от его прикосновений, на которые тело уже начало реагировать, так, что горячий цветок начал распускаться в груди и животе.
Сказал, что здесь…будет…лучше?
- Зря я зашел... Просто так я теперь не выйду...
Потом был поцелуй. Алерой слабо вздохнул от того, как руки Куродо сжимали его бёдра, по позвоночнику пробежала дрожь. Его целовали собственнически, жадно, пару раз у Алероя вырвались слабые звуки удивления, когда зубы Куродо впивались в его нижнюю губу, когда невозможно становилось дышать.
Куродо как будто в одно мгновение стал ближе, его вкус, запах – всё это надвинулось, грозя свести с ума, поцелуй всё не прекращался, пока Алерою не стало казаться, что у него кружится голова и сознание куда-то уходит, как вода покидает русло пересохшей реки.
Ты же понимаешь…что он сейчас собирается…сделать?
«Да, понимаю» – ответила горячая волна, поднимавшаяся по телу от каждого нового прикосновения, заставлявшая дрожать от безумного напряжения, терпеть и сдерживаться, чтобы хотя бы не поддаться Куродо сразу. Прогнув спину под ладонями Куродо, как он хотел, чувствуя ладонями и грудью прохладное прикосновение к плитке стены, Алерой отчаянно сражался уже не за то, чтобы сопротивляться ходу событий, а за то, чтобы не сдаться быстро, за свою гордость, которая кричала и надрывалась.
Дышать было невозможно. Когда пальцы Куродо спустились вниз по животу, у Алероя вырвался резкий, отчаянный выдох, мышцы спины почти свело – так он пытался не откидываться назад, оставаться неподвижным, как будто этим хотел себе что-то доказать.
Время исчезло снова, секунды бежали, и чем дальше, тем сложнее было сдерживаться, он готов уже был стонать, кричать, просить, чтобы Куродо прекратил это или уже сделал наконец то, что собирался.
- Ты ведь знал, на что идешь, соглашаясь идти ко мне домой?
Я… я об этом не думал, я просто…хотел… быть с ним.
Один за другим, несколько коротких стонов – речь Алерою уже не давалась, и силы воли едва хватало на то, чтобы обрывать эти звуки, как только они срывались с губ.
Не могу больше… Куродо, господи…

Гордость иногда заставляет делать странные вещи, страдать или идти на жестокость, однако забавно, когда получается так, что это чувство ослепляет и всё, совершённое ради него, оказывается бессмысленным или ненужным. Алерой уже не соображал, так это или нет в его случае, думать о чём-то было выше его сил, только слабо холодело в груди из-за вопроса, сколько ж ещё протянет эта его гордость.
Как будто издалека в разгорячённый разум ворвались слова Куродо, смысл их ускользал, но тембр, интонации, горячее дыхание, касающееся щеки, говорили вместо него, и, может быть, Алерой даже нашёл в себе силы что-то ответить, если бы не то, что Куродо делал одновременно со словами. Гордость кричала, агонизируя, но это уже было неважно, потому что голову заволокло горячечным маревом, потому что Алерой чувствовал, что дошёл почти до предела, что сейчас не выдержит и закричит, что напряжение, сковывающее тело, выплеснется, или разорвёт его изнутри, это было изматывающе, невозможно, но… великолепно, кажется…
Во всём этом был лёгкий, едва уловимый привкус отчаяния, безумия, словно падаешь в пропасть, раскинув руки, как крылья, всё быстрее, потому что Алерой никогда в жизни не позволял кому-то быть рядом, касаться себя, не позволял себе слышать слов, в которых было что-то, кроме равнодушия, если такие слова и были… А теперь, задыхаясь, лихорадочно дрожа всем телом, чувствуя, как сознание распадается на яркие точки, падающими звёздами гаснущие в мысленной тьме, почти невыносимым усилием сдерживая стоны удовольствия, он совсем не знал, не мог представить, как потом сможет снова вернуться к своему проклятому «никогда».
Что ж ты делаешь, Куродо… Когда ты уйдёшь, или я уйду сам, мне останется только подохнуть… Больше никак я справиться с этим и с собой не смогу.
Потом горячая вода обожгла кожу, и без того разгорячённую, ещё больше сбила дыхание, и до этого уже прерывистое и загнанное, коготки боли пробежались по бёдрам и позвоночнику, вырвали всё-таки сдавленный полувсхлип-полувыдох из груди, заставили выгнуться назад, всё тело вытянулось струной, пальцы, до онемения, до побелевших кончиков вцепившиеся в стену, соскользнули по ней вниз.
И какое-то время не было ни его, ни Куродо, ни одиночества или всех этих проклятых мелочей, которыми жизнь убивает проще и гораздо уверенней, чем любым другим оружием, только одна яростная вспышка безумия на двоих, рисунок сплетённых рук, ритм движений, приводящий в неистовство, музыка дыхания, которое они тоже делили на двоих.
Замедление и неподвижность; кровь яростно била в виски, кислорода в воздухе вокруг как будто стало меньше, гораздо меньше, чем должно быть; сознание частично вернулось, Алерой попытался пошевелиться и застонал, потому что Куродо не собирался отпускать его так быстро, потому что они всё ещё были вместе, и от этого почему-то колючая радость подступила к горлу, вырвалась новым тихим всхлипом, Алерой понял, что плачет, как не плакал с детства…
Хотелось что-то сказать, ласковое, какое он никогда и никому не говорил, но Алерой не мог, из-за этой ненормальной радости, бившейся в груди, и из-за неожиданного солоноватого привкуса слёз на губах. Да и той части сознания, что вернулась на краткое время, не хватало, чтобы слова прозвучали так, как хотелось, только хватило, чтобы вздрогнуть от нового прикосновения Куродо. Снова морок пополз в разум, горячие волны, лихорадящие тело, заставляли вздрагивать, откинуться назад, прижаться спиной к груди Куродо, раскрыть рот, чтобы судорожные вдохи приносили хоть сколько-нибудь кислорода. Мгновение спокойствия быстро прошло, и Алерой снова оказался на взводе, снова напряжение сковало бёдра, мышцы живота, спины и груди, пальцы впились в руки Куродо в районе локтей, не чтобы остановить, а чтобы хоть как-то сбросить часть безумия, попытаться разрядиться, как будто со стороны Алерой услышал снова тихие и короткие стоны, не осознавая, что это его голос, что он снова уже готов закричать от действий Куродо и от того, как тесно тот приникает к нему, что безумие ещё не закончилось и не оставило их обоих.

Правило «не подпускать никого к себе» сейчас не работало настолько, что не верилось уже в его существование, казалось пустой россыпью звуков, нелепым сочетанием слов, и удивительным казалось, сколько лет Алерой придерживался этой формулы… Один человек, который смог каким-то чудом пробиться через стену отчуждения и не желал снова оставить его одного, был рядом, касался его кожи, дарил бешеное, яростное тепло и окончательно сводил с ума, сделал формулу бессмысленной и неуместной.
Алерой чувствовал Куродо всем телом, огнём, сжигавшим бёдра и живот, прерывающимся и тяжёлым дыханием с отголосками хрипа себе в затылок; и из-за того, как тот двигался, приникал к нему ближе и сильнее с каждым разом, заставляя упираться ладонями в стену, откидываться назад, выгибая спину, сжимать зубы и сдерживать волну отчаянной дрожи от каждого нового толчка, через какое-то время граница между двумя людьми смешалась, исчезла, так что Алерой не мог уже понять, кто он сам и кто – эта бешеная вспышка энергии рядом с ним, выматывающая до отчаяния и притягивающая до безумия.
Гордости уже не хватало, чтобы сдерживаться, Алерой попросту забыл о ней с того момента, как опять тихие стоны стали прорываться из груди, несмотря на сцепленные зубы, на неимоверное напряжение, пульсировавшее в теле, а потом и это перестало помогать, и он застонал уже громко, со всхлипами, с каким-то отчуждением слыша, как его голос отдаётся эхом, и затем – как дополняет голос Куродо, который тоже слышался смутно, как будто доходил издалека.
От каждого движения горячка, напряжение и какое-то дикое, звериное удовольствие нарастало, это было в чём-то похоже на движение по спирали, в которой каждый виток похож на предыдущий, но является эволюцией. Всё забылось, смешалось, Алерой, кажется, кричал, называл имя Куродо, точно он не помнил… Услышал только последний вскрик, почти надрывный и с хрипом, прозвучавший чуть раньше возгласа Куродо, и потом взорвался, отчаяние и удовольствие вырвались хрипом из груди, пик безумия окончательно лишил его разума, заставил содрогнуться с ног до головы, обессилено откинуться назад, на грудь Куродо, закрыть глаза…
Через некоторое время дыхание вернулось, бешеный стук сердца чуть сбавил обороты, давая немного успокоиться, по телу разлилось расслабленное тепло и усталость, не хотелось открывать глаза, просто лечь куда-нибудь, отдохнуть и сохранить тепло. Открыв всё-таки глаза, Алерой увидел перед собой лицо человека, которого не мог больше игнорировать… Прикосновение к губам, к щеке, и слова, от смысла которых у Алероя что-то дрогнуло в груди, зрачки расширились, только было восстановившееся дыхание снова прервалось…
- Удержать… силой… того, кого любишь. Ты безумец, как и я, – Пробормотал он, устало полуприкрыв глаза, глядя на Куродо из-под ресниц, пытаясь прочитать что-то в этом взгляде, кажущемся колючим и мягким одновременно, и теряя неуловимо мысль, потому что этот взгляд затягивал. – Я знаю тебя полтора дня. Я… господи, я уже ничего не понимаю… Но, наверное… - Здесь Алерой полубезумно усмехнулся и одновременно понял, что упирается ладонями в грудь Куродо, - Ты не оставил мне выбора… Я вряд ли смог бы уйти теперь, даже если бы захотел. Как ты смог это сделать – не знаю… Возвращаться вечером туда, где кто-то тебя ждёт…Читать и знать, что кто-то ещё есть неподалёку, я не знаю, что это такое, но… - На лице Алероя появилось какое-то отчаянно-угрюмое выражение, он вдруг сморщился, как будто слова давались ему с трудом, - Я так всегда хотел знать, как это, хотя бы на день, знать, что не один… – Он не выдержал и прильнул близко к Куродо, склонил голову, чувствуя, что глаза предательски щиплет, в этот момент он ненавидел себя за подобную эмоциональность, но ничего не мог с собой поделать… Какое-то время он стоял так, руки, которые он положил на плечи Куродо, слабо дрожали.
Затем поцелуй, ласковый, как будто Акабанэ знал, чем терзается Алерой – уже не первый раз он ответил, что действия того интуитивно ли, инстинктивно ли разрешали многое, что мучило его, это уже не было похоже на просто совпадение…
Потом Куродо опустился на колени, и Алерой вздрогнул, в глазах снова появилось что-то ошарашенное, пальцы путались в шелковистых волосах того.
Что он собирается… делать..?
- Еще кое-что, сейчас я полностью под твоим контролем.
- К-куродо… – Поспешно сказал Алерой, на его лице появилось наполовину растерянное, наполовину отчаянное выражение, - Мне не нужно…над тобой контроля, я только… - Нужные слова ему не давались, было сложно произнести их, как будто сам он был ещё не готов это сказать, но внезапно какая-то горечь сжала горло, и Алерой стиснул зубы, чуть нагнулся, коснулся пальцами подбородка и щёк Куродо, заставляя того поднять голову и взглянуть на себя. – Я хотел, чтобы ты был рядом, но пожалуйста… не надо делать ничего, за что тебя потом уничтожит гордость, чтобы доказать мне что-то. Нельзя идти на унижение, - Голос Алероя зазвучал теперь совсем отчаянно, глаза сверкнули, несмотря на затуманившую их усталось, - Даже ради человека, к которому тебя тянет сердце, нельзя так делать, я… – Он снова стиснул на мгновение зубы, но после недолгой паузы продолжил, - Не могу думать, что ты, такой гордый, готов…Я… Я потерял от тебя голову и без этого…